В последние недели телеканал ZIK оказался в центре ряда скандалов. Сначала сам канал заявил, что Нацгвардия сняла охрану и ему угрожает рейдерский захват. Затем под здание телеканала пришел известный национал-радикал Дмитрий Корчинский с товарищами и пригрозил «уничтожить ZIK» если его «продадут Медведчуку», — сообщает Страна.
Теперь же о ситуации вокруг телеканала и о свободе слова в Украине вообще мы говорим с генеральным продюсером ZIK Натальей Влащенкою
— Под одним из постов, посвященных блокированию телеканала, в дискуссии с порохоботом, вы написали, что у вас подскочило давление. Я поняла, что вам сейчас тяжело.
— Достаточно тяжело.
— Из-за чего вы волнуетесь?
— Я человек очень эмоциональный, пусть этого и не видно. Я же очень долго существовала в профессии в одиночку. У меня был свой медийный бизнес, журнал «Публичные люди». Однажды я ушла с должности зама главреда газеты «Сегодня» по одной причине — мне надоели начальники. Я решила послать все по известному адресу и работать сама. Решила создать такую ситуацию, когда никто не смог бы мне позвонить и сказать — «здесь пиши, а здесь в газету селедку заворачивай». За годы я привыкла быть самостоятельной, и мне некому было позвонить. Но так как мы были маленькие и, чего уж там говорить, не на многое влияли, меня все оставляли в покое.
— И все-таки в чем причина волнения? Вы боитесь потерять профессию, боитесь, что вас сломают, опасаетесь, что можете лишиться работы. Страх чего?
— Это не страх. Это — эмоция, которую я вынуждена держать при себе. Я подхожу ко входу на канал, а на меня стаей начинают кричать платные провокаторы. Кричат: «Снимай очки!». А очки я надела по простой причине — не хочу, чтобы потом видели мой ненакрашенный фейс. Вокруг бегает какой-то Олешко, пляшущий под дудку любой политической силы коалиции за две копейки. И все знают об этом. И конечно, если бы я была одна, и не представляла интересы канала, я бы отвечала намного резче и мне было бы спокойнее. А так мне нужно держать себя в рамках и спокойно отвечать на ложь, в том числе на такие фразы, вроде «Она — ватница». Невозможность быть до конца собой создает внутри определенное давление. Поэтому я сержусь.
— Почему идет атака на канал?
— До тех пор, пока телеканал не имел рейтингов, всем было все равно, чью позицию мы занимаем. Но как только он стал явлением в медийном пространстве, сразу же напряглись все — конкуренты, власть. Канал фактически не лежит ни под кем. Он не является ретранслятором чаяний и надежд ни «Народного фронта», ни Блока Петра Порошенко, ни еще кого-то. И контролировать это невозможно. Появляются спикеры, тезисы. Прекрасная история, что есть война, «ватники». И все это до сих пор является инструментом, чтобы создавать публичную травлю. На самом деле речь идет либо о том, чтобы отжать канал, либо о том, чтобы положить под власть. Еще вариант, как откровенно сказал Корчинский в нашем недавнем интервью, — «уничтожить». Ведь что такое канал? Это люди. А как разобрать канал? Убрать личности. Уберите из проекта одного-трех хедлайнеров — и канала нет.
— И все же, что стало конкретной причиной, почему на канал начались атаки?
— У нас же постоянно возникают какие-то программы, интервью, сюжеты о кортежах президента, угольных схемах, еще о чем-то. Мы постоянно рассказываем о том, как ведет себя власть, и понятно, что власть от этого не в восторге. После каждой программы ко мне под посты приходил Олег Медведев (политтехнолог президента. — Прим. Ред.) и рассказывал, что мы «несбалансированы». Понятно, что мы на контроле, за нами наблюдают. Телешоу «Народ против», говорят, постоянно, смотрел президент. Насколько я знаю, есть конфликт с собственником, который не хочет идти на какие-то условия. К нему приезжали, что-то предлагали. Возможно, я знаю не обо всех переговорах. Как генпродюсер я не сильно-то этим интересуюсь.
— Задам вопрос более конкретно. Насколько обоснованы слухи о том, что «наезд» на канал связан с отказом его собственника Дыминского продавать проект Авакову?
— Понятия не имею, а домысливать не хочу. Точно ясно, что Авакову небезразлично, где и с кем будет этот канал. А представители «Народного фронта» больше других выражают активную позицию. Корчинский участвует в этом деле. В прошлую пятницу у нас на канале был в гостях Илья Кива. Он говорит, что его людей там не было, но он активно комментирует ситуацию. Оба — близки к Авакову. Шапка на воре не просто горит — полыхает.
— Насколько имеет отношение к реальности версия Корчинского и Кивы, что канал хотят продать Медведчуку?
— Инвестор заявил, что не то что не собирается, но вообще никаких переговоров не вел. Но дело даже не в этом. Почему в свободной демократической стране нельзя продать канал гражданину Украины, с которым в хороших отношениях президент нашей страны? Речь ведь о частной собственности.
— Допустим, что история атаки на канал связана действительно с несговорчивостью собственника. Однако вы — приглашенный менеджер, лицо канала и разделяете с ним его проблему. Наверняка вас отговаривают, пытаются предостеречь, переманивают в другие места. Насколько долго вы готовы держаться?
— Я ведь защищаю не Дыминского, и в данном случае не несу бремя чужой проблемы. Я защищаю даже не телеканал ZIK. Я защищаю право на профессию, и считаю, что эти люди должны оставить нас в покое. Эти люди, которые привыкли определенным образом вести себя в этой стране, покупать, продавать, угрожать и шантажировать. И любого человека, который держит себя отдельно, они воспринимают как своего врага. Если у этого человека нет рейтингов, если он бездарен — Бог с ним, пусть будет. Если же он, не дай Бог, талантлив, у него есть читатель или зритель, это очень сильно напрягает. Обратите внимание, к телеканалу ZIK не было претензий, пока не начали расти рейтинги. Как только они выросли, и многие зрители в провластных кабинетах начали включать наш канал, случилась паника.
— У меня в жизни тоже были непростые ситуации, когда приходилось защищаться или защищать конкретных личностей. В этот момент всегда в ближайшем окружении появляются люди, которые пытаются отговорить тебя от войны. Они говорят тебе: «не подставляйся», «уйди», «это не твоя игра», «это не тот человек, не та ситуация». Вас сейчас отговаривают? Кто и как, если не секрет?
— Конечно отговаривают. Многие мне сейчас говорят «Зачем тебе это надо?». Спрашивают, зачем мне, самодостаточному человеку, эта война?
У меня сейчас выходит книга как раз об этом. В ней главная героиня, журналист, вообще далека от политики, но когда ее начинают наклонять, она понимает, что не может сойти с пути, по каким-то личным, а не политическим мотивам. У книги открытый финал, и, надеюсь, из нее получится кино.
— Как называется?
— «Под небом Аустерлица». Выходит через неделю, и вскоре после этого начнется шум, истерика и крик. Все начнут узнавать журналистку, или политика и гадать, кого я имела ввиду. Собранные образы. Возвращаясь к вашему вопросу, и близкие говорят мне: «Зачем тебе это надо?». Естественно, они волнуются, очень переживают.
— А зачем вам это надо? Ну ведь, в сущности, это канал, на котором вы работаете не так долго. Собственник — Дыминский, которого вы знаете не так давно…
— Иррациональная история. Каждый из нас снимает кино про себя, и каждый из нас понимает, что мы можем позволить в этом кино, а чего мы не можем. Я не могу позволить, чтобы «олешки» или еще кто-то управлял моей жизнью. Этого не будет.
— Как вы оцениваете уровень солидарности коллег по цеху?
— Наблюдаю с удивлением и любопытством.
— Мне тоже понравилось. В прошлом году, когда атаковали «Страну» и главного редактора. Получила массу удовольствия.
— Я это прошла еще раньше. Я начинала свою карьеру как завлит театра. С тех пор у меня лежат заготовки начатого романа «Лапердосия» — о моей жизни в искусстве. Это самодельное словечко, как популярное «тремпель» в Харькове. Лапердосы — люди в искусстве, инфантильные, как дети, незлобные, театральные. Сейчас она рыдает как белуга и валяется в ногах у режиссера, выпрашивая роль, а через час сочится ядом на конкурентку. Если вы читали Булгакова «Театральный роман», то поймете, о чем речь.
— Закулисье творческих людей, готовых друг друга съесть.
— Это иногда смешно, иногда трогательно. Иногда очень гадко и грязно. Творческие люди. Они интригуют, не любят, завидуют. А что с этим можно сделать? Ничего. Но меня это напрягает меньше, чем власть, которая пытается нагнуть журналистов и не только нас. Скоро они придут в больницу и скажут, что лечить можно только тех, кто любит творчество Шевченко. А кто не любит — не лечить. Так нельзя. Самое главное — они будут использовать нас самым грязнейшим образом. Потому что, в отличие от нас, они на самом деле не любят Шевченко.
— Вас задевает, когда вас маркируют тем, кем вы не являетесь, — «ватницей», «агентом Кремля», «шавкой Медведчука», или вам безразлично?
— Да меня это не тревожит особо. Люди, которые со мной дружат, знают меня, и прошли со мной по жизни какой-то профессиональный путь, они прекрасно понимают, как в сетях распространяется вся эта грязь, пена и «агенты Кремля». Сегодня мы пришли к тому, что все употребляющие слова «агенты Кремля», «ватник», — это либо провокаторы, либо не очень умные люди. Человек, который способен анализировать ситуацию сам, никогда не употребляет такие эпитеты и сленг, подобно тому, как он никогда не будет слушать шансон у подъезда.
— Когда блокировали телеканал NewsOne, мне показалось, вы тогда заняли нейтральную позицию.
— Нет почему? Я тогда пригласила на программу Корчинского. Беспощадно троллила его, спрашивала, кто им за это заплатил, почему он там. Я лично высказывалась, что считаю недопустимым блокирование любого телеканала, а не только NewsOne. Точно так же, когда наезжали на «Интер», я писала, что считаю это недопустимым. Это статья в Уголовном кодексе, и если есть претензии по поводу патронирования Кремлем, для этого существует СБУ, пусть кладут на стол доказательства. В недавнем эфире Корчинский точно так же не смог привести мне ни одно доказательство того, что ZIK — канал Медведчука.
— Как коллеги на ZIK реагируют на события? Многие ли уже «на лыжах» или ситуация сплотила коллектив?
— Слава Богу, все поддерживают, работают, никто не уволился. От Тани Даниленко был пост с позицией. Знаете, пройдет совсем немного времени, и все эти наезды на «Интер», «Страну», NewsOne, на ZIK — забудутся. Останется только продукт, который мы создали: передачи, статьи, книги. А что политики и холуи могут у нас забрать? Разве что немного здоровья и нервов. Но ведь они не отберут у нас способность творить, любить, дружить, рожать детей, писать. В конце концов мир поменялся. Если вы хоть чего-то стоите, то вы усаживаете напротив себя человека, записываете с ним разговор и выкладываете в интернет серию своих программ. И вас никто не может остановить.
— Куда делся проект «Народ против»? И будет ли другое шоу на канале?
— 13 апреля мы перезапускаемся. Меняем контентную часть. Изначально шоу задумывалось как проект, в котором будут учувствовать реальные, творческие люди, частушечники, музыканты, люди типа Шнура, и смешно петь про политику. Но не получилось, мы не нашли достаточное количество. Начали приходить просто музыканты, а эти — нет. Сейчас будет больше людей. Будем менять студию. Предыдущая была очень большой — и гости не чувствовали друг друга, и я их не чувствовала. Если немного уплотню, получится более камерная обстановка.
— Насколько вы свободны в своих действиях от собственника?
— Мы периодически созваниваемся. Коротко общаемся по телефону, он может что-то спросить, если что-то вызвало у него вопрос. Мы оба не любим подолгу говорить по телефону. Все. Никаких отвлеченных разговоров по полтора часа у нас нет. Самый длинный разговор у нас был в тот момент, когда меня принимали на работу. Я говорила, что я гарантирую и что прошу не делать никогда.
— Что Дыминский советует вам сегодня?
— Мы все советуем друг другу держаться.
— Насколько я знаю, в прошлом с Корчинским у вас были очень близкие отношения. Сейчас его люди блокируют и дискредитируют вашу работу. Как это повлияло на ваши отношения?
— В украинском культурном бомонде практически нет человека, которого бы я лично не знала. Корчинский во время эфира говорил: «Ваш друг Новинский», «Ваш друг Портнов», «Ваш друг Шуфрич». Я ему ответила, что с Корчинским у меня было интервью раз в пять больше, чем с Шуфричем.
— Он забыл об этом?
— Да все он помнит, точно так же, как помнит, что я помню, как он сидел в штабе у Медведчука. Но суть не в этом. У нас с ним все время были интеллектуальные дискуссии. На каком-то этапе его попросили покошмарить телеканал, и он решил, что это — бизнес. «Извини, дорогая».
— Бизнес-бизнесом, но при этом сохранятся ли ваши личные отношения?
— Вы знаете, по-разному бывает. У нас было несколько конфликтов с Ильей Кивой за все то время, как я его знаю. При встрече он говорит: «Ну, ты должна понять, я же не это имел ввиду, а это».
— А как ваши отношения с Геращенко, который любит звонить до эфиров?
— С того прекрасного звонка мы не общаемся. Я хотела бы с ним встретиться, посмотреть ему в глаза и поговорить. Мы приглашали, но он не приходит. Он говорит, моим редакторам: «Пока Дыминский не сядет, я не приду на телеканал ZIK». Все зависит от людей. Одного известного блогера я забанила на ФБ и в телефоне навсегда. Он написал мне в личке после интервью с Портновым: «Ну ты же понимаешь, такова жизнь…». Я после этого «такова жизнь» забанила его везде. И в своем сознании.
— Может ли журналист близко дружить с известными людьми, политиками в частности, или в нашем обществе это запрещено?
— Среди моих самых близких людей нет известных людей. Конечно же, я приятельствую очень со многими. Я вообще плохо представляю дружбу с креслом.
— Речь не об этом вообще. Вот, предположим, такой случай. Ваш друг, Гарик Корогодский, бизнесмен, завтра становится мэром Киева.
— Ну по барабану. Буду радоваться за него, выпьем с ним виски.
— А если, предположим, он попадет в какой-то коррупционный скандал и общество обрушится на него критикой?
— Не имеет значения. Он мой друг. И мне глубоко плевать на партийную принадлежность, либо же должность. Кто-то из моих друзей из Партии регионов, кто из партии нерегионов, кто из партии Космоса. Если я человека понимаю и считаю его порядочным, мы дружим. А все остальное — политика, чушь и суета в жизни меняются. Сегодня он в одной партии, завтра — в другой.
— Ну вот если с вашим другом случается неприятная ситуация. Как вы, журналист, публичный человек, влияющий словом на общество, поведете себя в конкретной ситуации?
— Конечно, я буду с ним рядом. Я буду честно говорить, что это — мой друг. Я не буду говорить, что проходила мимо и случайно увидела этого человека. Я буду прямо говорить, что он мой друг, я ему доверяю и вся моя жизнь прожита около него. И с ним могло случится что угодно, скорее несчастный случай, но вряд ли он совершил умышленное зло. Если я доверяю кому-то, я не предам этого человека ради карьеры, ради кого-то другого. Кто вообще эти другие?
— Некая группа известных людей, которые формируют общественное мнение…
— Пусть формируют. Бог в помощь. Я ведь живу в реальном мире. Общественное мнение — это вымышленная история. У меня есть любимый пример на эту тему. Когда Ельцин передавал власть Путину, у Путина было три процента. Через четыре месяца у Путина было 70 процентов. Это вам ответ на вопрос про общественное мнение.
— Много людей, с которыми вы отрезали отношения после последних событий?
— Из людей, к которым я отношусь с пиететом, которых я искренне люблю и уважаю, у меня «отпал» один человек. Смешно другое. Когда случилось интервью с Портновым, мне в «личку» написала половина Кабмина. Министры, люди из администрации президента и даже некоторые замы Авакова. Если бы министр прочел эти слова поддержки в мой адрес, наверное, не перенес бы. Пусть они не думают, что люди не понимают, что происходит. Все всё понимают.
— Реакция кого из коллег вас удивила больше всего?
— Да никого. Я инородное тело в этой среде. Они и раньше меня не поддерживали и сейчас промолчали. Есть люди, которые не понимают, что речь же не обо мне. Больше всего меня поражают не те, кто кричит: распните их, закройте. С этими все ясно. Придут другие — они переобуются. Они, как животные. Меня поражают те, которые аккуратно помалкивают, наблюдая, что будет дальше. Речь, в принципе, о достоинстве. Если ты позволяешь в своем присутствии делать что-то, ты рассказываешь о себе. Я думаю, в профессии точно так же. Если коллеги позволяют, чтобы других коллег выворачивали наизнанку, и молча за этим наблюдают, это говорит о них.
— Почему коллеги молчат? Боятся конкуренции, власти, не видят себя в профессии, сидят на контракте, или это малодушие? Зависть, злорадство?
— Все это и еще тысяча разных причин. Кто-то молчит, потому что ему страшно. Кто-то молчит, потому что является членом некоего сообщества, где меня воспринимают как противницу грантов. «Какого хрена ее защищать, мы тут все на грантах». Причин может быть огромное количество — миллион. Но в жизни есть такие тонкие вещи… Один мой друг рассказывал, что всю жизнь жалел, что не выступил на профсобрании, когда во время Советского Союза публично гнобили его коллегу за то, что она купила себе сапоги за 300 рублей. Ее вызвали на комсомольское собрание и стадом вытирали об нее ноги. Он сидел, смотрел, понимал, что все происходщее — маразм, но так и встал, о чем жалеет всю жизнь. А вернуться назад нельзя.
— Как вы относитесь к союзу медиаэкспертов во главе с Лигачевой-Романюк?
— Они занимаются доносами. Не спрашивайте у меня о них. Мы с ними люди разных профессий. И чего на них обращать внимания? Вот вы выходите из подъезда, а там бабка с семечками сидит и вдогонку: «Она еще и юбку короткую надела!». Мы сейчас будем про бабушку говорить? Нужно донести до их западных партнеров информацию о том, что они давно не отстаивают свободу слова. Лигачева и Романюк делают все, чтобы ее, этой свободы, тут не было. Они давно поменяли профессию и просто стесняются об этом рассказать. Возможно, это должны сделать другие люди.
— Спрошу как у ценителя интересного разговора. Не существует ли у вас дефицита собеседников среди современных политиков?
— В некотором смысле — да. Я же стараюсь, чтобы программа была интересна не только мне, но и некоторому количеству людей, которые это смотрят. Значит, я должна считаться с конъюнктурой. И я понимаю, что даже если приглашаю умнейшего человека и философа, он все равно будет иметь рейтинг не выше, чем политик, который изгаляется, кричит и несет ахинею в эфире. Это наша локальная украинская история. Украина очень политизированная страна. Я взяла огромное количество интервью для вечернего харда на «112 канале». Моими собеседниками были фантастические люди. Глубокие разговоры, которые находили своих фанатов, но они всегда неизменно имели меньший рейтинг, нежели громкое заявление любого современного чиновника при должности.
Такого нет ни в одной стране мира. В Нью-Йорке есть знаменитые джазовые обозреватели. Или известные рэперы. Они все страшно популярные люди и перебьют любого американского политика. У нас все наоборот с 2005 года. Я очень надеюсь, что Украина наконец-то станет на рельсы развития, развития экономики, культуры. Мы все время находимся в состоянии стагнации. Кино как индустрии нет, реформы театра нет, как нет и реформы музея. Когда все это задышит, я думаю, что интерес к людям, которые не делают политику, которые не лгут, не воруют, опять вернется.
— Если бы сейчас вам позвонили из Администрации президента и позвали на интервью к Петру Алексеевичу. Поехали бы?
— Конечно. И я не понимаю, почему есть люди, к которым нельзя ходить на интервью. Я бы хотела сделать интервью со всеми, кого записали в стоп-лист и кого ненавидят.
— Почему бы вам не сделать интервью с Медведчуком?
— Запрос на интервью с Медведчуком есть у всех каналов и у всех сайтов. Он просто не дает интервью. А почему бы с ним не поговорить? Этот человек постоянно общается с Порошенко. Этот человек все знает об обмене пленными, у меня к нему масса вопросов. Почему можно транслировать пресс-конференцию с Януковичем, а нельзя брать интервью у Портнова. Давайте как-то определимся — или крестик снимем или трусы наденем. Если мы строим Советский Союз, напишите нам список, кто герой социалистического труда, а кто не герой, у кого можно брать интервью, а у кого нельзя. И тогда мы будем жить, как социалистические СМИ, и все у нас будет хорошо.
— Какой вопрос вы бы задали президенту, если бы у вас была возможность задать всего один?
— Я бы говорила с ним как с человеком, а не с президентом. Меня интересует его человеческая история, а не те речи, которые ему пишут помощники. Без театральных пауз, которым его научили. Чехов еще писал: «Люди обедают, а в это время рушатся их жизни». Мы живем, и каждую минуту наша жизнь либо строится, либо рушится. И каждую секунду мы снимаем это кино. Мне было бы интересно, какое кино он снимает по-настоящему. Он ведь живет какой-то жизнью, о которой никто не знает. Мне было бы интересно поговорить с ним об этой жизни, а не о детских садиках, где он ленточки перерезает. Я бы спросила, когда он плакал за последние четыре года и когда ему было по-настоящему страшно. И что его привело к такому состоянию?
