В интервью «ГОРДОН» бывший следователь и прокурор, а ныне адвокат Александр Машков рассказал, почему убийство героя Небесной сотни Сергея Нигояна практически невозможно расследовать, почему у подозреваемых в убийстве журналиста Олеся Бузины пришлось насильно отбирать образцы ДНК, сколько украинских программистов покидают страну после очередных «масок-шоу» силовиков в IT-компаниях, зачем нардепы добровольно декларируют биткоины на миллионы долларов и почему Украине стоит внимательно приглядеться к Беларуси, где сейчас бум развития инновационных проектов и стартапов. — пишет Гордон.
– Ваш отдел расследовал смерть 20-летнего Сергея Нигояна – одного из первых убитых активистов Евромайдана, застреленного утром 22 января 2014-го на улице Грушевского. Почему до сих пор нет результатов?
– Надо не у меня, а у Генпрокуратуры спрашивать. Мы расследовали почти месяц, а в конце февраля 2014-го все уголовные производства по Майдану были собраны и отправлены в ГПУ. Чтобы дать оценку работе следствия, нужно прочесть материалы дела. У меня такой возможности нет. Во-первых, я работал не в Генпрокуратуре, а в прокуратуре города Киева. Во-вторых, в декабре 2015-го уволился из органов.
– Начальник департамента спецрасследований ГПУ Сергей Горбатюк, который ведет все дела по Майдану, утверждал, что расследование затормозилось потому, что возникли сомнения в первой экспертизе, проведенной в течение месяца после убийства Нигояна. Там указывалось, что в активиста стреляли с расстояния до 3 метров, хотя оцепление силовиков с оружием располагалось гораздо дальше. В итоге была назначена дополнительная экспертиза, которая показала: в Нигояна стреляли минимум с 20 метров.
– И тогда, и сейчас к этим экспертизам отношусь не то чтобы скептически, просто сильно на них не рассчитывал бы.
– Почему?
– Методика проведения подобных экспертиз производится по наложению пороховых газов. Во время выстрела разброс газов такой, что у стреляющего следы откладываются даже за ушами. Есть методика, при которой расстояние выстрела определяется по концентрации пороховых газов. Грубо говоря, если стрелять с расстояния в метр, при попадании в цель будет огромное нагромождение пороховых газов, если стрелять с 50 метров – пуля долетит, а весь порох рассеется. По остаткам пороховых газов криминалисты приблизительно определяют расстояние выстрела.
– Подозреваю, слово «приблизительно» здесь ключевое. До бегства Януковича экспертиза показала «до трех метров», чтобы следствие сосредоточилось на версии «выстрел был с близкого расстояния, а значит, стреляли сами активисты».
– Надо учитывать, что пороховые газы индивидуально не определяются. Во время столкновений на Грушевского было много стрельбы, разрывов светошумовых гранат, взрывов петард… У каждого из участников тех событий на коже и одежде оставалось много пороховых газов. Определить, где чей порох, от чьего именно выстрела пострадал человек, невозможно. Потому делать упор только на экспертизе я считаю необъективным.
В этом производстве (об убийстве Нигояна. – «ГОРДОН») трудности были изначально. Расследование любого преступления начинается с осмотра места происшествия. 90% информации и доказательств, которые могут привести к результатам, добываются именно там. 19 января началось активное противостояние на Грушевского. Все дни там было много людей. И вот приехала следственная группа, а оцепить и осмотреть место происшествия невозможно. Выяснили, что Нигояна принесли в импровизированный медпункт на Грушевского, 4. Позже туда попал Жизневский. Обоих заносили люди в медицинских масках и шлемах, то есть на тот момент даже не удалось установить свидетелей: где подобрали раненых, при каких обстоятельствах, как именно лежал человек и так далее.
– Хотите сказать, что дело об убийстве Нигояна в принципе невозможно раскрыть?
– Дело с самого начала было очень трудно расследовать. Упор был на сборе максимального количества фото- и видеоматериалов, чтобы восстановить картину преступления. Плюс очень важны свидетели – те, кто был в момент убийства в гуще событий. Четыре года назад таких людей не было, и это стало основной сложностью. Надо с пониманием отнестись и к настроениям людей в тот момент: не хотели давать показания органам, боялись.
– До ухода из прокуратуры вы несколько месяцев расследовали убийство журналиста Олеся Бузины, застреленного у подъезда своего дома в апреле 2015-го.
– Да, я был старшим группы процессуальных руководителей. В ходе расследования были добыты доказательства, которые давали основания подозревать конкретных лиц. Они были задержаны по санкции суда через два месяца, в июне 2015-го. В тот же день им предъявили подозрение.
– Вы говорите о двух подозреваемых – экс-бойце батальона МВД «Киев-2» Андрее Медведько и лейтенанте ВСУ, командире разведвзвода Денисе Полищуке. С момента убийства Бузины прошло три года, оба подозреваемых давно отпущены из СИЗО, а суд до сих пор не приступил к рассмотрению дела по сути. Вы уверены, что убили именно те, кого подозревает следствие?
– На момент, когда я процессуально руководил производством, были добыты доказательства, дающие основания подозревать этих лиц. После моего ухода из прокуратуры расследование шло еще два года, я материалы дела больше не видел.
– Почему когда Медведько и Полищук добровольно приехали на допрос, у них силой взяли пробы для анализа ДНК?
– ДНК отбирали дважды – при задержании в 2015-м и в июле 2016-го. При первом отборе ДНК подозреваемые самостоятельно, без какого-либо принуждения предоставили биологический материал. Это было снято на видеокамеру, проведены экспертизы. Очевидно, после следствие решило повторно отобрать ДНК, чтобы исключить все инсинуации и претензии. Но я к тому времени больше полугода не работал в прокураторе, подробностей не знаю.
– Подробности простые: на Медведько и Полищука навалились несколько человек в балаклавах, повалили их на пол и насильно, с телесными повреждениями, отобрали пробы ДНК. Зачем так грубо работать?
– Законодательная проблема. В новом Уголовном процессуальном кодексе прописана возможность отбора образцов ДНК в принудительном порядке. То есть если лицо не согласно давать свои образцы, суд может обязать его это сделать, а правоохранители могут, по решению суда, эти образцы изъять. Но до сих пор не прописана четкая инструкция или нормативно-правовой акт, как именно это должно происходить.
Представьте, приходят к вам и говорят: «Наталия, сдайте пробы для анализа ДНК», – а вы отвечаете: «Не хочу». Тогда прокурор идет в суд: так и так, Наташа не хочет давать ДНК, а у нас материалы следствия, где этот анализ необходим. Суд дает разрешение отобрать у вас пробы. Я – опять к вам, но уже показываю решение суда, а вы заявляете: «Плевала я на решение суда, не хочу – и точка». И вот тут у нас пробел в законодательстве: нет инструкции, как именно я могу отобрать пробы ДНК даже при наличии решения суда.
Упомянутая вами конфликтная ситуация возникла по той же причине – не прописан правовой алгоритм действий. Решение суда есть, выполнять его надо, а как – не понятно, вот и превратилось все в такую некрасивую сцену.
Кстати, на днях суд отказал следователям в ходатайстве принудительного отбора ДНК материалов у Надежды Савченко именно из-за отсутствия четкой процедуры такого отбора. Суд правильно указал, что в ходатайстве следователь не прописал, как именно будут принудительно отбираться образцы ДНК. А он не мог указать, этого нигде нет. К сожалению, таких пробелов в уголовном процессуальном законодательстве множество.
– Есть шанс, что судебное рассмотрение дела об убийстве Бузины начнется хотя бы в этом году?
– В феврале этого года было предварительное заседание, должны были зачитать обвинительный акт, рассмотреть ходатайства всех сторон. Думаю, сторона защиты потребует суд присяжных, их долго будут выбирать. В общем, впереди очень длительный судебный процесс.
– Самая крупная взятка, которую вам предлагали?
– Один раз меня адвокатесса догоняла, просила убрать доказательства из дела, кричала: «Хотите ездить на новом автомобиле?» Смешно. Могу подробнее рассказать, если вам интересно.
– Нам интересно. Почему новый автомобиль – это «смешно»? Цвет не подошел или марка?
– В 2006-м я расследовал очередное уголовное дело об убийстве. Дело трагическое, потому что все пятеро обвиняемых – члены одной семьи: отец, сын, друг сына, муж сестры и племянник. А убитый – вымогатель, ранее судимый, требовал деньги с младшего из членов семьи, занимавшегося частным извозом.
С убитым у семьи неоднократные конфликты случались. Во время очередной ссоры парень-таксист сбросил своему отцу смс: «Меня опять прессует этот уголовник, заставляет возить его бесплатно, угрожает». Отец отписался: «Вези его сюда». Сын с вымогателем в авто подъехал ко двору, семья выскочила, побила уголовника, кинула его в багажник. В итоге: труп – в проруби, пятеро членов семьи – на скамье подсудимых, обвинение в убийстве группой лиц.
Дело сложное, обвиняемые отказались давать показания, тяжело было собирать доказательства. Следствие пришлось продлить на полгода. Это не типично, потому что задержка на три–четыре месяца – уже ЧП, а за дополнительных шесть месяцев можно было выговор схлопотать. В ходе оперативной комбинации мне стала известна информация, что находящиеся под стражей лица обмениваются между собой записками через адвоката. А в записках подробно расписано, кто, как и что должен отвечать на допросе. В общем, доказательная база о фальсификации показаний была собрана. Записки, написанные от руки, были изъяты и приобщены к делу.
Когда я эти записки в присутствии адвоката предъявил в СИЗО одному из обвиняемых, у адвоката началась истерика. Она чуть не побила своего подзащитного прямо в камере, а когда я вышел из СИЗО, догнала меня: «Александр Александрович, уберите эти записки из дела, а я сделаю так, что вы будете ездить на новом автомобиле».
– Адвокат разнервничалась потому, что поняла: дело ее подзащитных в суде уже проиграно?
– Нет, она понимала, что фактически задокументирована ее преступная деятельность. По закону, адвокат не имеет права принуждать своих клиентов ко вранью, иначе лишится адвокатского свидетельства.
– Почему сын-таксист, когда ему угрожал вымогатель, не обратился в правоохранительные органы, а вместе с семьей именно так разрулил конфликт?
– Задавал этот вопрос отцу, он ответил: «Я сам так решил».
– За 11 лет работы в прокуратуре сколько раз вам поступали звонки сверху: «притормози расследование», «закрой дело», «не предъявляй подозрение»?
– Ни разу. Не знаю, как в ГПУ, отвечаю только за свою работу в городской прокуратуре.
– Хотя бы о расценках за закрытие того или иного уголовного производства слышали?
– Предполагать некорректно, отвечаю только за себя: никогда этим не занимался, ни разу не сталкивался.
– Очень хочется вам поверить, но…
– Я 11 лет подряд занимался только убийствами, как сказал мой друг, бывший следователь, а теперь партнер по адвокатскому объединению Павел Немчинов: «С тобой, Машков, ни украсть, ни посторожить». Это не налоговые преступления или исковая работа, где крутятся миллионы денег. У нас коррупции по определению нет, не с кого денег брать. Расследовать убийства идут люди, готовые заниматься самой неблагодарной черной работой: выезжать в любое время суток, в любую погоду на осмотр трупа в подвале, зарезанного или взорванного человека. Не каждый захочет этим заниматься.
В начале карьеры я работал следователем в Горловке, попал туда по распределению. Одним из первых моих уголовных дел было убийство бомжа на свалке. Через два дня после обнаружения трупа начальник территориального отделения милиции привел убийцу – семь раз судимого пожилого человека, он тоже бомжем был. Привел и сказал: мол, утром обход делал, увидел этого бомжа, разговорились, и он признался, что забил палкой человека на свалке.
Мы этого семь раз судимого бомжа задержали, а спустя неделю следственных действий установили: милиционер, который привел подозреваемого, накануне проводил ему инструктаж прямо на свалке, показывал место происшествия и где именно был обнаружен труп. Мы поняли, что милиционер не раскрывал никакого дела, а сделал подставу. Бомжа освободили, а работника милиции арестовали.
Это было моим первым уголовным делом: убийство, которое переросло в фальсификацию доказательств сотрудником милиции. После вся моя работа была сформирована этим примером: я перепроверял все факты и доказательства, боялся быть обманутым. Так что мне точно не до сомнительных «схем» было.
– Вас как профессионала не оскорбляет, что у нынешнего генпрокурора Украины Юрия Луценко нет юридического образования?
– Где-то читал, что Юрий Витальевич сказал: мол, я свое юридическое образование получил на скамье подозреваемого, на скамье осужденного и в зале парламента. Все-таки законотворчество – это одно, а правоприменение – особенно в сфере уголовного процесса и права – иное. Есть основы, база, практический опыт, которые надо пройти.
У нас должностные лица любят давать оценки и комментировать уголовные производства, хотя тот же Европейский суд по правам человека прямо указывает: нельзя человека называть виновным, пока нет приговора суда. «Экспертные» оценки политиков по тому или иному уголовному производству – это, по сути, попытка сформировать общественное мнение и оказать влияние на правосудие.
– Вы ощущаете, до какой степени негативное отношение к прокурорам в обществе?
– У нас сейчас все борются с коррупцией, но никто не задает ключевой вопрос: «В чем первопричина коррупции?» А причина в отсутствии понятных правил и прозрачных механизмов. Приведу простую аналогию: раньше тендеры на госзакупки проводились в закрытом режиме – и все шито-крыто, выигрывали свои. Но ввели систему публичной информации о тендерах ProZorro – и все, как на ладони, потому что понятные правила и открытые механизмы.
Все проблемы от непрозрачности и зарегулированности, надо все упростить и максимально дерегулировать. В уголовном процессе проблемы возникают ровно оттуда же: отсутствие четко прописанных инструкций и зарегулированность. Вы привели пример с отбором ДНК, я объяснил: причина – в отсутствии ясно прописанной процедуры. В вопросе отношения общества к прокуратуре то же самое: отсутствие прозрачных правил порождает недоверие людей к правоохранительным органам.
– Вы серьезно считаете, что ключевая проблема – не прописанные внятно инструкции?
– Не столько инструкции, сколько огромное число пробелов в законодательстве, которые позволяют всем сторонам манипулировать и нарушать. Надо эти пробелы устранять. Еще очень важна постоянная работа с кадрами, начиная от подготовки, заканчивая повышением квалификации. Без профессионалов система не изменится.
Объясню на своем примере. Я пришел в органы из института абсолютно зеленым специалистом. И ничему бы не научился, если бы со мной не работали профессионалы. Был отдел криминалистики в областной прокуратуре, где работали следователи-зубры с 30-летним стажем, они собирали статистику и видеоматериалы с конца 1980-х.
Я выезжал на убийство, а на месте прокурор-криминалист уже номерки раскладывал на вещдоках. Меня, 21-летнего следователя, он водил за руку и учил: «Машков, смотри, там в косо падающих лучах след от ноги, надо вырезать и целиком забрать плитку. А тут бурое пятно, надо взять на анализ».
Когда на одно из убийств я выехал с температурой 39, полным носом соплей и, извините, сплюнул – руководитель меня чуть лицом в эту слюну не ткнул: «Ты что творишь?! Мы сейчас возьмем это как вещдок и будешь сдавать ДНК, чтобы отсечь остальные следы». Я реально получал по шее от этого человека, дай ему Бог здоровья.
Еще пример: когда был стажером, на 120-тысячный район был всего один следователь. И если в одну ночь совершались два убийства – это был завал. Но, к счастью, мне попались руководители, которые сами выезжали на все убийства, проверяли все документы от первой до последней буквы, с девяти вечера до трех утра помогали составлять обвинительное заключение с анализом доказательств. С нами работали, занимались, учили серьезно.
В 2007-м поменяли Уголовно-процессуальный кодекс, производства по убийствам отдали в органы внутренних дел, а управление криминалистики в прокуратуре ликвидировали. Огромное количество специалистов, естественно, в милицию не перешли работать. Весь их опыт остался с ними и растворился. Я не всепропальщик, но убежден: главный ресурс Украины – люди, профессионалы, которых надо заводить в систему, а не гнать оттуда.
– Сколько вы получали как прокурор?
– Около 11 тысяч гривен в месяц, это со всеми надбавками. Сейчас прокуроры больше получают.
– Кажется, теперь понимаю, почему вы ушли из прокуратуры.
– Дело не только в зарплате, просто ощутил свой предел, почувствовал, что нет перспектив, захотелось двигаться и развиваться дальше.
– «Предел» в каком смысле?
– Ничего нового в работе не видел: те же самые уголовные производства, та же следственная работа. Потерял мотивацию оставаться в следственных органах, хотелось изменить жизнь. Мне на тот момент было 32 года, постоянно думал: «А кем стану в 40?» Плюс реформы в прокуратуре затянулись и породили много вопросов, не было понятно, что происходит и к чему идет.
В конце 2015-го уволился в звании полковника, старшего советника юстиции, стал им в 30 лет, у меня два внеочередных звания. Начинал карьеру следователем районной прокуратуры в Горловке, а закончил – в должности начальника отдела прокуратуры Киева.
– А в итоге подались в адвокаты.
– Адвокатское свидетельство у меня было с 2008 года, но было приостановлено на время работы в правоохранительных органах. После возобновил, а с весны прошлого года начал вести активную адвокатскую деятельность.
– Не просто деятельность, а именно в сфере IT-права. Это вас курс биткоина и резкий скачок других криптовалют так вдохновил?
– Я бы не придавал большого значения курсу криптовалют. Любых. Он может быть $100, а может – $200 тыс. Думаю, скачки стоимости биткоина – рыночная спекуляция и хайп-тема, потому что сейчас все видят в этом средство заработка и хранения денежных средств, вложение инвестиций. Я советую сосредоточиться именно на технологии блокчейн. Это новый финансовый инструмент, намного более ценный и важный, чем любая криптовалюта.
Блокчейн – это, простыми словами, публичный реестр или база данных, которая хранится одновременно на множестве компьютеров и содержит всю информацию о транзакциях той или иной криптовалюты.
Заметили, что нардепы уже декларируют биткоины на сотни миллионов долларов? На самом деле закон не обязывает декларировать криптовалюту, они делают это по собственной инициативе. Если завтра у нардепов появятся сверхдорогие вещи, тут же заявят: подождите, так я же в прошлом году биткоин декларировал, а сейчас продал и ого-го сколько заработал.
– Разве они сами себя не подставляют? Ведь все данные о транзакциях криптовалют фиксируются в блокчейне – открытой и прозрачной базе данных, которая дублируется на десятках тысячах серверов по всему миру.
– Нардепы заявят: мол, нам биткоины подарили, передали в наследство и так далее. И вы ничего не сможете им противопоставить, потому что в Украине полностью отсутствует законодательство, в том числе налоговое, связанное с блокчейном, майнингом, криптовалютами.
– Вообще-то не только Украина, но и куда более развитые демократии до сих пор не признали криптовалюту официальным платежным средством.
– Не соглашусь. В Японии биткоин признан платежным средством, там люди официально зарплату получают в криптовалютах. В некоторых штатах США – тоже. Если взять рейтинг самых продвинутых по криптовалютам городов – это будут Нью-Йорк, Сингапур, Гонконг, Токио. Там законодательство есть.
– Хотите сказать, что никуда мы от этого не денемся и нужно уже готовить правовое поле, иначе безнадежно отстанем?
– Конечно. Отрицать блокчейн, майнинг, криптовалюту как реальный финансовый инструмент уже бессмысленно.
– Как вы представляете разработку законодательства по блокчейну, майнингу и криптовалюте в наших реалиях, когда СБУ почти каждый месяц устраивает «маски-шоу» в IT-компаниях?
– В конце 2015-го по Киеву прокатилась волна обысков в IT-компаниях, буквально каждую неделю в новостях проскакивала информация: там обыскали, здесь нагрянули. Как правило, это касалось интернет-компаний, возбуждались производства по незаконному контенту – порносайты, поддержка игрового бизнеса и так далее.
– Плюс якобы финансирование терроризма…
– Да. В общем, находились формальные поводы зайти в IT-компанию. А там публика – молодые люди до 30 лет, студенты-заочники, сидящие за компьютером и пишущие программные коды. Они не грабят, не продают наркотики, не занимаются разбоями на улицах. Они – «ботаники», а не представители преступной среды.
Сидят IT-шники в офисе, и вдруг туда залетает огромный двухметровый спецназовец в маске и с автоматом. Представляете, какой шок у молодежи? Когда началась волна обысков в IT-компаниях, юридическое сообщество начало бить в набат, обращались в Кабмин и Верховную Раду, говорили: из-за «масок-шоу» силовиков только в 2015 году из Украины уехало 6 тысяч программистов. Уехали в Польшу, Словакию, Чехию, страны Балтии – куда угодно, где есть реально функционирующее правовое поле.
– С чем связано пристальное внимание силовых органов именно к IT-шникам?
– Способ выдавливания средств. Забрали технику, изъяли серверы, а вернуть их очень трудно, только через решения судов и за откаты. Не хочу огульно всех обвинять, может, в отдельных случаях и были нарушения, но под одну гребенку начали грести всех IT-шников. Сообщество забило тревогу, смогли достучаться до власти, в 2016-м наезды прекратились. В том же году валютная выручка IT-сферы, где зарегистрированы почти 100 тыс. программистов, принесла в бюджет $6 млрд. Власть нас услышала, в УПК внесли запрет на изъятие серверов: копии снимать можно, изымать носители – нет.
Ровно год органы никого из IT-бизнеса не трогали, но в 2017-м начала широко распространяться тема с биткоинами, многие начали привлекать криптовалюту как инвестицию под конкретные стартапы. Когда курс биткоина подскочил до $20 тыс., это подогрело интерес, люди стали собирать майнинговые фермы и зарабатывать на этом. Так как у нас в законодательстве ничего в этом вопросе не было урегулировано – началась вторая волна обысков.
– То есть в сфере IT-законодательства у нас сейчас лихие 90-е…
– Скорее, абсолютный Дикий Запад, вообще ничего законодательно не отрегулировано. Но IT-шники по своей сути – не преступники, не заточены на криминальный способ добычи денег. Наоборот, как никто ждут правового урегулирования своей сферы деятельности. И тут мы с вами возвращаемся к тому, о чем я говорил в начале: нужны четкие, прозрачные правила. Точнее, грамотное законодательное поле, чтобы привлечь людей именно в Украине производить IT-продукцию, начиная от программных кодов и мобильных приложений, заканчивая масштабными инновационными проектами. Тем более, что украинские программисты одни из лучших в мире.
– Сколько биткоинов было намайнено именно в Украине?
– Мизер в сравнении с остальным миром. Самые огромные майнинговые фермы сейчас в Китае.
– В какой из стран бывшего СССР уже есть грамотное законодательство, регулирующее IT-сферу?
– В Беларуси.
– Да ладно, неужели президент Лукашенко настолько продвинут в новейших технологиях?
– С 2005 года в Беларуси действует декрет «О развитии цифровой экономики». В конце прошлого года Лукашенко подписал уже восьмую редакцию декрета, где указано: «В целях развития Парка высоких технологий, инновационной сферы и построения современной цифровой экономики в Республике Беларусь постановляю…» – и расписан пункт о «создании условий для внедрения в экономику технологии реестра блоков транзакций (блокчейн), иных технологий, основанных на принципах распределенности, децентрализации и безопасности совершаемых с их использованием операций».
– Что такое «Парк высоких технологий»?
– Что-то вроде свободной экономической зоны, которую Беларусь создала на своей территории для развития IT-технологий. Условно говоря, «Парк высоких технологий» – это куча офисов IT-компаний, которым до 2049 года предоставляется льготное налогообложение. Созданы условия, чтобы крупные компании, в том числе иностранные, имели возможность заходить и разрабатывать проекты именно в Беларуси. Проект может быть из любой сферы – медицина, программирование, микробиология и так далее. Принцип один – развитие высоких технологий, все, что двигает прогресс вперед. Условия введены прямым декретом президента, имеющим силу закона.
– В Украине есть подобные технопарки?
– Энтузиасты на частном уровне создают так называемые хабы, собирают команды, аккумулируют предпринимателей. Но это самодеятельность, которая законодательно не отрегулирована. Единственное, что наше государство сделало полезного в этом вопросе, – сохранило для программистов (то есть индивидуальных предпринимателей или ФОП) 5% налог. Но для работы крупных компаний, юридических лиц, которые хотели бы инвестировать и разрабатывать проекты прямо в Украине, подобных стимулирующих условий нет.
В итоге украинские учредители регистрируют свои компании в странах Балтии, в Великобритании, даже в Беларуси – где угодно, а тут заключают договоры с ФОПами на разработку той или иной части проекта. А могли бы регистрироваться в Украине с конкретным видом деятельности по льготному налогообложению, собирать мозги, создавать инфраструктуру, делать стартапы, зарабатывая имя и деньги и принося доход в госбюджет.
– Есть пример России, где создали что-то вроде американской Силиконовой долины – инновационный центр «Сколково». В итоге закончилось воровством бюджетных средств и уголовными делами. Подозреваю, в Украине будет нечто похожее.
– Поэтому нам надо брать за основу именно белорусский опыт. В России на «Сколково» пошли бюджетные средства, а значит, начались «распил, откат, занос». В Беларуси госинвестиций не было: создали прозрачные правила игры, предоставили возможности частным компаниям – и заработало. Никто из бюджета эту отрасль не датирует.
Вы знаете, что американская компания EPAM Systems, крупнейший мировой производитель программного обеспечения, зарегистрирована именно в белорусском «Парке высоких технологий»? Компания, в которой работают почти 26 тысяч сотрудников, отделения в 25 странах мира, оборот – около $1,5 млрд в год!
– Вы наших политиков и законодателей давно видели? Уверены, что удастся убедить их разработать и принять новый прогрессивный закон о развитии IT-сферы?
– В белорусском декрете №8 «О развитии цифровой экономики» полностью расписано, что такое технопарк. Это 10 страниц внятного, ясного текста с приложениями. Украине и выдумывать ничего не надо – достаточно взять декрет и внедрить у себя. Это идеальный документ, особенно в сравнении с четырьмя неуклюжими законопроектами, которые давно лежат в Верховной Раде.
– Что отвечают нардепы, когда группа энтузиастов приводит им пример Беларуси?
– Я общался с ребятами, которые ходят на согласительные комитеты и убеждают нардепов. Те в ответ головами кивают: «Да-да, понимаем, очень важно», – а воз и ныне там. А ведь в Украине до сих пор сохранился огромный научный и кадровый потенциал, есть реальная возможность рвануть вперед в сфере высоких технологий. В общем, народ талантливый, но ему надо вектор задать, а это могут только руководители государства, именно они определяют правила игры.
– У Жванецкого есть фраза, исчерпывающе описывающая любого украинского представителя власти: «Без меня вам нельзя, а со мной у вас ничего не выйдет».
– Ну тогда останемся жить в каменном веке. Технологии невероятно стремительно развиваются, если не обеспечим правовое обеспечение IT-сферы – получим отток мозгов и бесконечное отставание государства во всем.
С этим созывом Рады или со следующим, но надо внедрять IT-законодательство. И белорусский декрет должен нас подстегнуть, там действительно прорыв в этом вопросе. Нам нужны грамотное законодательное поле, продуманные юридические шаги, чтобы привлечь людей именно в Украине производить IT-продукцию.
